Из жизни карамели  - Виктория Платова

Так, в размышлениях о синтаксисе и пунктуации, Рыба добрался до Голубой гостиной, нашел буфет, нашел верхний левый ящик, оказавшийся незапертым в противовес остальным восьми ящикам. С максимумом предосторожностей он изъял штандарт, вернулся с ним на кухню, завернул в него судок и никем не замеченный выскользнул из дома.

Размышления о синтаксисе и пунктуации сменились размышлениями о том, почему же ему никто не встретился. Ведь обычно в доме и шагу ступить невозможно, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из обитателей. Занимающихся своими делами или шляющихся без дела, сплетничающих, подслушивающих и подглядывающих. Единственным приемлемым объяснением подобного мора было наличие в телевизионной сетке некоей информационно-художественной бомбы. Но черно-белое время «Семнадцати мгновений весны» прошло, а бело-пушистое время послания Президента Федеральному собранию еще не наступило.

Зато время заката не заставило себя долго ждать.

Рыба, прискакавший на поле «ни для чего» в тот самый момент, когда предпоследний пункт Памятки раскалился докрасна, а каждое слово в нем оказалось подчеркнутым уже не двумя, а тремя линиями, едва успел поймать тень от мельничного крыла. Она плашмя упала на одинокую сухую лиственницу, стоящую неподалеку. Немного покочевряжившись и посучив мертвыми ветками, лиственница таки растворилась в воздухе, а на ее месте возник слегка подрагивающий силуэт Спасской башни.

Нихерасе! – разинул варежку Рыба-Молот. – Вот интересно, московские власти в курсе или нет? Впрочем, Спасская башня радовала повара недолго: ее сменил Биг-Бен, затем настала очередь Тадж-Махала, затем – пирамиды Хеопса, затем – еще одной пирамиды (безымянной ацтекской), затем – покосившейся башни из Пизы, Стоунхенджских столбов, базилики Сакре-Кер и Дворца пионеров у Аничкова моста. После Дворца пионеров в слайд-шоу наступил небольшой перерыв, за время которого Рыба успел высморкаться, сплюнуть, подпустить шептуна и едва не выронить из рук судок с кашей-микс. Перерыв закончился явлением среднестатистической сказочной башни в стиле «неоготика». В отличие от всех предыдущих архитектурных шедевров, башня не дрожала и не выглядела как мираж в пустыне. Из чего Рыба сделал вывод, что это и есть искомое строение.

И смело (как и было предписано в Памятке) направился к ней по невесть откуда взявшейся дороге из желтого кирпича.

На воротах (при ближайшем рассмотрении оказавшихся самой обыкновенной пуленепробиваемой дверью с глазком и со ста степенями защиты) висела скромная табличка:

«ВОСТОЧНЫЙ ПАНИБРАТЕЦ».

Вот она, башня-призрак с подземным ходом, ведущим прямо в Китай!

Теперь Рыбе стали ясны макроэкономические предпочтения всемогущего дракона-олигарха, забившего на Запад и обратившего свой взор к Востоку. Но на всем остальном происходящем лежал плотный, как арахисовое масло, слой тумана.

Стукнув в дверь три раза, Рыба старательно сосчитал до тридцати и снова стукнул. В ту же секунду металлическое бельмо с глазка спало, и из открывшегося отверстия диаметром полтора сантиметра высунулся красный луч, напоминающий лазерный.

Лазер прошелся по Памятке, уничтожая один пункт за другим. Напоследок он уничтожил и само стекло, разлетевшееся в пыль. После того как дело было сделано, луч изогнулся в форме вопросительного знака и завис над головой Рыбы-Молота.

– Повар я, повар, – ткнул себя в грудь Рыба и потряс кашей-микс, завернутой в штандарт Сен-Сира. – Кушать подано!

Луч покачался еще пару мгновений и юркнул обратно в отверстие. Следом за этим послышался лязг открываемых замков, и дверь в башню «Восточный Панибратец» распахнулась настежь. За дверью нарисовался мрачный каменный коридор с коптящими факелами на стенах. Под ближайшим факелом Рыба разглядел кривоватую, нарисованную мелом стрелу и уточняющую надпись для дебилов:

Хотя Рыба и не относил себя к дебилам, но совету «идти сюда!» все же последовал. Аналогичная надпись вместе со стрелами разной степени кривизны встретилась ему еще раза четыре, после чего он уткнулся в деревянную рассохшуюся дверь на ржавых петлях. Справа от двери, на влажной, кое-где покрытой мхом и плесенью стене все тем же мелом было начертано:

– Понял, – сам себе сказал Рыба-Молот и толкнул дверь.

Вопреки его ожиданиям, та не поддалась. И прошло еще некоторое количество времени, прежде чем Рыба сообразил: толкать нужно не от себя, а на себя.

Справившись наконец-то с рассохшимся деревом, он оказался в довольно просторном зале с низким сводчатым потолком. Окон в зале не было, но их с успехом заменяли факелы. В отличие от коридорных, зальные факелы не коптили, а горели ровным и немного зловещим синим огнем, похожим на огонь от газовой конфорки. Рыба тотчас почувствовал настоятельную необходимость сделать огонь поменьше: чтобы, не дай бог, не выкипел суп и не подгорело овощное рагу. Но рычагов влияния на газ так и не нашел – и сосредоточился на изучении помещения.

Прямо посередине зала стоял массивный, грубо сколоченный деревянный стол. Стол был явно обеденным; об этом свидетельствовала одинокая чистая тарелка, столовые приборы и салфетница под бронзу с видом Иерусалима. Точно с такой же салфетницей в качестве приданого явилась в дом Рыбы Рахиль Исааковна. Но Рахиль Исааковна принесла с собой еще и менору [11], а здесь никакой меноры не было.

Рыба, сам того не желая, погрузился в воспоминания о меноре и о том, как Рахиль Исааковна потащила его на праздник Хануки в «Октябрьский», где выступали Розенбаум с Кобзоном и хор Турецкого. А также группа «Воровайки» в качестве специального приглашенного гостя. Было довольно весело, хотя Рыба все время отвлекался на ермолку, которую водрузила на его абсолютно круглую и абсолютно русскую голову жена. Ермолка то и дело слетала с макушки, а Рыба думал о том, что вот какие все-таки странные люди – евреи! Даже в такой малости, как головной убор, они идут по пути наибольшего сопротивления. Ведь для головы куда удобнее кепка, или шапка-ушанка, или папаха, или буденновка. Или солдатская пилотка, на худой конец. Ан нет – ермолка, и хоть ты тресни!..

Еще более странной, чем евреи, Рыбе показалась тарелка, стоявшая на столе. Уж очень она была большой и напоминала, скорее, блюдо. Причем блюдо, которым пользовалось не одно поколение в семье: с мелкими сколами, щербатыми краями и одной разветвленной, похожей на паутину трещиной. Рыба решил было, что это какая-то невиданная, антикварная вещь, и даже перевернул ее в надежде увидеть иероглифическую метку периода китайской династии Суй (известной широким кругам общественности гораздо меньше, чем династии Мин и Тан). Но никаких следов династии Суй не обнаружилось, зато обнаружился унылый логотип фарфоро-фаянсового завода г. Конаково, цифра «1980» и пять полустертых олимпийских колец. Рыба в очередной раз решил, что совершенно ничего не понимает в олигархических пристрастиях, и, поставив тарелку на место, продолжил изучать зал. Он отметил про себя, что к столу – с разных его концов – приставлены два кресла с высокими спинками и подлокотниками в виде изготовившихся к прыжку львов. Кресла явно нуждались в реставрации, поскольку бархат – и на спинках, и на сиденьях – протерся, залоснился и потерял первоначальный цвет.